Катерина. Документальная повесть

5. Свадьба пела и плясала


В январе 1946 года брат Николай женился. Невеста - Мария Васильевна Сергеева, Маруська, старше его на два года. Родом из деревни Верижки. Работала в тракторной бригаде. Долгое время я думала, что она трактористка. Оказалось - была учетчицей.


Мне четыре с половиной года. От свадьбы сохранились в памяти лишь некоторые фрагменты. Меня поставили на скамейку, дали в руки зажженную спичку. Кричу: свахонька, ручки жжет!

- А мне краснощёка-то хлоп платок!

Краснощекая - это тетка невесты. Родителей у Маруськи не было, она была сирота. Впрочем, не совсем так. У нее, ее младшей сестры Райки и брата Натольки была мачеха. Марфа. И была у них еще одна сестра Нюрка. Дочь Василия и Марфы.

Молодых на свадьбе не помню. Словно это был незначительный предмет гулянья. Помню «ручки жжет», а потом я плясала с моей молодой еще тетушкой, сестрой отца. Она взяла меня за маленькую ручку и водила вокруг себя, а я наплясывала вприсядку.

Казалось, что все остальное забыто, но вот всплыло: свадьба была в доме соседей, Лексея (того самого, что церкву рушил) и Орины.

А еду стряпали в нашей избе. Главной стряпухой была жена моего дяди Сергея тетя Нюра. Ее я помню. Она, пока стряпала, провалилась в подпол сквозь ветхую западню, я ходила и горевала: коренная-то стряпуха-то провалилась!

Потом с коренной стряпухой случилась какая-то катавасия. Возможно, приступ истерии? Она просунула голову между прутьями металлической кровати, и ее никак не могли вызволить. Шептались, что это порча, что надо посылать за Оришенькой в соседнее село Мотовилово. Тетя Нюра услышала и засмеялась каким-то нехорошим смехом: ну, теперь всех колдунов соберут!

Как ее освободили, не помню.

На свадьбе крепко подгулял мой дядя с отцовской стороны Павел. Не смог вовремя попасть на работу, а работал он на Горьковском автозаводе. И загремел наш дядя Панька за прогул в места отдаленные, под Читу. Оставил дома жену и двоих детей. Под Читой снова женился, сколько там у него детей и какого возраста, не знаю.

Мне было лет семнадцать, когда он приехал на побывку. Деньги ему на дорогу собирали по всей родне. Помню, я пришла домой, а он сидит у нас в чулане (так называлась отгороженная переборкой кухонька), уже шибко нетрезвый. Привлек меня к себе, стал целовать, я отодвигалась, брезгливо вытирала лицо: пьяный, слюнявый, ф-фу!

- Чужой, - пожаловался он маме.

После свадьбы мама стала готовиться к стройке - семья прибавилась и еще будет прибавляться, а домушка маленькая, ветхая.

Сцена из старого дома (помню сама). Николай пьяненький сидит на кровати. Рядом плачущая жена - он ее побил. Может, за то, что уговаривала уйти от матери. На нём разорванная от ворота до пупа рубашка (эта привычка рвать рубаху на груди сохранилась у него на всю жизнь), он требует дать ему другую. Я безбоязненно подлезаю к нему: крёстный, ты её изорвал.

- Другую дайте.

- А ты и другую изорвал.

Потом Колька нередко поколачивал свою Маруську. Хотя очень любил её и называл Машенька, Машенька…

Вот чего не делал мой отец: он никогда не поднимал руку на жену. Иногда она в сердцах сама могла поколотить супруга. Рассказывала: однажды мыла пол, он ввалился пьяный - и по свежевымытым доскам грязными сапожищами. Она больно толкнула его, он упал и до крови расшиб голову. Утром, протрезвевши, сказал только:

- Чай, ты ударила, дура?

Дура, дурак - это были вполне обиходные слова.

В 1947 году у Николая и Марии родился сыночек. Васенька.

В том же году началась стройка. Семья стала большая, а у нас одна изба. В смысле - одна комната. А от ветхости дом грозил вообще завалиться. Строиться надо было обязательно. Говорили именно так: не строить, а строиться.

Домá в Волчихе были разные - от степени зажиточности семьи. Были пятистенные, то есть две комнаты (слóва «комната» в обиходе не было - изба) выходили всеми окнами на улицу. Были «задняя с передней» - одна комната-изба выходила окнами на улицу, другая - на задá.

Почему-то считалось, что пятистенка - это более престижное жильё, нежели задняя с передней. Были и однокомнатные домики.

Четвертую часть одной избы - хоть в пятистенке, хоть в любом другом доме - занимала русская печь. Ее топили с утра, варили в ней еду для семьи и для животных. Тепло и в печи, и на лежанке сохранялось практически до следующего утра, но чтобы во всем доме было тепло, была еще и галанка .

За стройку хромому плотнику Ваське Авдееву (по-волчихински Овдеву ) отдали корову.

Корова… Для деревенской семьи это всё. Молоко. Масло. Навоз для огорода. Остаться без коровы, без кормилицы - это беда. Но вот остались.

Жить на время стройки нас пустили те же Авдеевы.

Связных воспоминаний нет, только какие-то отдельные фрагменты.

На рождение Васеньки «на зубок» родственники принесли какие-то гостинцы. Я проникала в клеть и отрезала от большого пирога у-у-узенькую полоску. Старшая дочь Овдевых Зоя (чуть моложе нашей Шуры) то ли один раз меня там застукала, то ли несколько, не знаю. Помню только, что однажды она прогнала меня из клети (такое помещение для хранения всякой негоди. Иногда там ставили кровать, превращали клеть в спальню), презрительно обозвав силятанкой (что это такое, до сих пор не знаю).

Помню срубы на задах. Говорили не срубы, а струбы . Ох, как восхитительно они пахли! Память запахов не менее прочная, чем осязательная. Впрочем, как и музыкальная: песенный мотив моментально переносит в те годы, в ту ситуацию, когда пели эту песню. Мы любили играть в срубах. Там было множество отпиленных чурбачочков - это было наше «лего».

Сколь длились игры среди срубов? Наверное, недолго, но в памяти они растянулись, кажется, на несколько лет.

Для быстрого возведения дома сзывали всех более-менее работоспособных мужиков «нá помочь». Только что был сруб - и вот уже дом. Женщины, по моему, быстро-быстро раскладывали между бревнами заранее заготовленный в лесу и высушенный мох.

В завершение пóмочи - обильный обед. Со спиртным, естественно - как же без него?

Из старого материала, разобрав избёнку, сделали вторую избу, которая, как уже сказано, называлась задней, потому что ее окошко не выходило на улицу.

Васенька, увы, не дожил и до года. Как говорили потом, умер он от голода - у матери не было молока, потому что сама она тоже голодала.

Практически уже перед смертью Катерина рассказала мне про веночек. Молодые осиротевшие родители купили для могилки Васеньки маленький венок. Мама сочла эту трату лишней и неразумной. Это потом, через много-много лет появится обычай делать богатые ограды, ставить памятники, заваливать могилы венками и цветами. Тогда был холмик, деревянный крест. Тем более что и покойник-то младенец, еще народятся. Когда нечего есть, до венков ли?

Это была одна из трещинок в отношениях невестки и свекрови. Потом эти отношения будут складываться по-разному.

1947 год вспоминали потом как самый голодный. Почему именно этот год, не знаю. Для меня всё детство и начало юности всегда были голодными.

Почему-то в тех временах у меня нет воспоминаний о Катерине. Где она была? Что делала? Может быть, уже «служила» в няньках? У педагогов или у медиков. Не должно бы вроде, ей было еще только тринадцать лет.

Не знаю, когда Катя невзлюбила невестку. Может быть, с самой свадьбы - ревновала к ней брата. Или интуитивно чувствовала, что не любит Марья Васильевна своего Николая Николаевича. Звала Мария своего мужа до самой старости Колькой: Кольк, сходи, принеси. Он шел и приносил.

Внешне отношения невестки и золовок выглядели вполне дружелюбными, а в глуби… Чем дольше жили, тем больше не любила Катя сноху, поводы находились самые разные.

Например, много лет спустя Катя не могла простить Марии поездку мамы до Волгограда в трюме теплохода. Мама везла нам из Волчихи несколько мешков картошки и, кажется, три ведра малины, засыпанной сахаром. Груз, естественно, в трюме. А маме можно было плыть или рядом с грузом, или с комфортом на одной из верхних палуб, впервые в жизни полюбоваться Волгой. Билет наверху был дороже в разы, и мама, естественно, решила сэкономить: чай, и внизу доплыву. Невестка согласилась: чай, доплывет.

Мария была очень работящей, хозяйкой была бережливой, но, пожалуй, жадноватой. В отличие от мамы, которая никогда не была скупой.

Катерина была не скупой, но очень бережливой. Но это из будущих времен, пока об этом говорить рано.

Лично я любила невестку. Звала ее няней . Нянями называли многих родственниц, добавляя имя. Но когда я говорила няня , это обозначало единственную родню - жену Николая.

Наименования родственников предполагали, видимо, нечто большее, чем просто наименование. Помню, я упрашивала двоюродного брата Михаила Герасимова сплести мне маленькую корзиночку из ивовых прутьев. Он поставил условие: сплету, если будешь звать меня браткой . Вслед за сестрами я звала его Мишкой, а он вот хотел именоваться браткой. Корзинку он мне сплел, а легло ли мне на язык слово братка, не помню. Кажется, нет.

После смерти первенца (а может быть, и раньше) жена стала уговаривать Николая «отделиться», то есть уйти от семьи.

Она говорила (со слов Катерины, сама я была еще слишком мала, чтобы запомнить такое):

- Одна больная (Александра), другая косая (Катерина). [То есть ни ту, ни другую замуж никто не возьмет, и повиснут они тяжелым грузом на Кольке с Маруськой]. Третья вообще под стол пешком ходит.

Таким образом, перестройка махонького домика, которую мама затеяла для увеличившейся семьи, благосостоянию этой семьи не послужила.

Николай уходил от матери трудно. Со слезами он говорил маме: что же, пусть она одна что ли уходит?

- Нет уж, - сказала мама, - не за тем женился, чтобы врозь жить.

Опять же Катерина вспоминала потом. Если в колхозе можно было заработать на трудодни за год два пуда зерна, то в тракторной бригаде Мария заработала несколько мешков. Поделиться со свекровью и ее выводком она не захотела.

Предложила даже (а Николай это предложение изложил матери) снять железо (то есть кровельную жесть) с крыши только что выстроенного дома. Мама ответила жестким отказом, а Катерина даже через много лет возмущалась претензией невестки.

Сама я помню спор свекрови и невестки из-за двух больших - «увеличенных» фотографий. На одном «патрете» был изображен покойный отец, на другом - сами молодожены. Их «патрет» был сооружен из двух отдельных фотографий. Технология изготовления таких портретов была трудоемкой и дорогой, и мама сочла прямо-таки оскорбительным посягательство на портреты.

Жили молодые на съемных квартирах в Волчихе, потом переехали в Верижки. Чей это был дом, я не знаю. В нем жила сестра Марии Раиса. Их брат Анатолий жил в каких-то иных местах.

Многие верижане работали на железной дороге - станция Сережа была неподалеку. Путевыми обходчиками. Стрелочниками. Неподалеку от станций и сёл стояли дома для железнодорожников, назывались они казармами. Получить работу на железной дороге (не за палочки, а за полновесные деньги!), да еще и жилье в придачу было большой удачей.

Когда Николай стал работать в лесхозе, не помню. Он был грузчиком на грузовике. Отправляли его и на лесозаготовки, и на сенокос. Возможно, лесхоз был даже и более выгодным местом работы? Там и денежная зарплата, и сено, и дрова. У лесхоза была богатая пасека, и я помню большущие молочные фляги, доверху наполненные тягучим свежим медом. (Но не помню, чтобы мед присутствовал в волчихинском доме. Неужели с нами не делились?)

Когда я приходила в Верижки в гости, могла есть мед до отвала. Второй сын Николая и Марии Шурка 1949 года рождения однажды ел-ел мед да и заплакал: мам, он горький! Переел.

Потом супруги переехали в отдельное жилье - купили дом на другой улице. Потом стал продаваться родной дом Марии, в котором она выросла, где соседи были из детства. Он был уже довольно изношенный, но зато пятистенный, большой, вместительный.

Супруги уговорили купить предыдущий дом тётю Герасимову и ее сына Михаила. Им захотелось уехать из Волчихи - о причине, может быть, я потом и расскажу. Этот дом я тоже хорошо помню, часто приходила к тёте в гости.

В Верижках существовал местный промысел - во многих домах ткали рогожки. Сырьем обеспечивал всё тот же лесхоз. Привозили прямо домой длинные-длинные липовые мочала. Их развешивали, делили на отдельные волокна, потом на грубом ткацком станке, который занимал всю комнату, ткали мочальные упаковочные рогожки. (Много лет спустя я заворачивала в такие рогожки мотки проволоки на Волгоградском сталепроволочно-канатном заводе - ВСПКЗ).

Не помню, ткали ли рогожки в первых двух домах, где жили Теряшовы, но в третьем, отцовском доме ткали точно.

Промысел был прибыльным. Вместе с Марией работали и обе ее сестры - Райка и Нюрка. Мария была до работы жадной, не давала продыху и сестрам.

Николай же был мастер на все руки. Родительский дом Марии обрастал подсобным хозяйством. Были при нем и баня, и погреб, и всякие сараюшки. Была корова, поросята, куры, гуси. Трое сыновей - второй (если Александра считать первым) Евгений родился в 1951 году, третий Валерий - в 1954.

Мария любила цветы. В палисаднике ее они цвели до поздней осени. Для меня это была непостигаемая роскошь. Сажала она цветы и в огороде между грядками. Для ребятишек росли бобы, горох - лакомства, до которых или руки не доходили у мамы, или земли было жалко.

Одним словом, семья не бедовала. У Теряшовых в числе первых в Верижках появлялись радиолы с пластинками, огромные катушечные магнитофоны, велосипеды, прочие прибамбасы того времени.

Но потихоньку подкрадывалась беда: Николай стал много пить. Он и раньше-то трезвенником не был, а теперь всегда компания друзей, всегда при доходе. Свистнуть машину дров в лесу ничего не составляло. Бригада грузчиков вместе с шофером продавала дрова и покупала отраву. Николай приходил домой пьяней вина.

Мария тревоги не била. Она говорила: «Он ведь полутчку-то не пропиват».

Брат оставался работягой до самой смерти. Если не был пьян, всё горело у него в руках. Но умер он от цирроза печени. Хоть и дожил до преклонных лет. Мария выхаживала его от диких болевых приступов. Колька был ее главным капиталом: и пенсия большая, и работал на заводе почти до последних дней, и руки золотые. Вот только глотка, как говаривали о пьяницах, была поганая. Да, мог бы жить братец и покрасивее.

Евгений и Валерий тоже пили, умерли, едва перешагнув пятидесятилетие. Александр ушел из жизни трагически в девятнадцать лет. Катерина была убеждена, что смерть Шурки - умного, трезвого юноши - подкосила здоровье нашей мамы.


Анфиса ГЛУШИХИНА

 
По теме
ДТП с СИМ уже начали регистрировать в Нижнем Новгороде с приходом весны. Как сообщил в ходе пресс-конференции в НОИЦ 29 марта начальник отдела ГИБДД УМВД России по Нижнему Новгороду полковник полиции Валерий Иванов,
Сообщение о крупном дистанционном мошенничестве поступило в отдел полиции № 5 УМВД России по Нижнему Новгороду от 78-летнего пенсионера.
Лужа размером с море образовалась из-за паводка в Сергаче Из-за весеннего паводка дорогу под мостом в Сергаче изрядно затопило — местные жители публикуют кадры в соцсетях и задаются двумя вопросами: будут ли откачивать «море»,
14 марта 2024 года Семеновский районный суд Нижегородской области в особом порядке судебного разбирательства, установленном статьями 316, 317.7 УПК РФ, постановил приговор  в отношении М., обвиняемой в совершении шести преступлений,
Нижний Новгород 100 лет назад - Государственная архивная служба Интересно узнать, чем жил наш город 100 лет назад, с помощью газеты «Нижегородская коммуна»  29 марта 2024г.?
Государственная архивная служба
Больницу и медпункты ремонтируют по нацпроекту - Газета Лукояновская правда Ремонтировать лечебные учреждения Лукояновского округа и приобретать для них новое медицинское оборудование помогает программа модернизации первичного звена здравоохранения национального проекта «Здравоохранение».
Газета Лукояновская правда
В помощь передовой! - Газета Районный вестник 28 марта из Первомайска в зону СВО выехал очередной гуманитарный конвой Машину для доставки, как и в предыдущие поездки, предоставило муниципальное казённое учреждение «Благоустройство».
Газета Районный вестник
Яна Поплавская: "На защите Родины стоит вся страна - ребята на фронте, а мы здесь, в тылу" - Газета Знамя Актриса театра и кино Яна Поплавская, которая станет одним из почетных гостей Национальной премии «СВОИМ» в Нижнем Новгороде 29 марта, заявила о важности проведения подобных мероприятий и вручения наград людям,
Газета Знамя